Франко Кардини - Европа и ислам История непонимания
Арабская астрология многим была обязана греческой традиции, но прежде всего — персидской и индийской. Она испытала необычайный расцвет в IX–XI веках благодаря трудам ал-Кинди, Абу Ма'шара, ал-Бируни и других. На рубеже VIII и IX веков жил и величайший алхимик, принадлежащий к арабо-мусульманской традиции — Джабир ибн Хаййан, известный на Западе как Гебер.
Сочинения этих авторов медленно, но неуклонно достигали христианской Европы. В 1133 году было переведено «Большое введение в астрологию» Абу Ма'шара, а в 1138-м — «Четырехкнижие» Птолемея. В тот же период большим успехом пользовался и «Центилоквиум», сборник астрологических афоризмов, авторство которого часто ошибочно приписывали Птолемею. Естественно, к переводам с арабского добавлялись и многочисленные переводы с древнееврейского, способствуя постепенному становлению астрологической науки: подозрительно воспринимаемая церковью, эта наука распространялась окольными путями, но вместе с тем была весьма востребована. Кроме теоретического интереса, астрология имела и практическую сторону: она служила для того, чтобы узнать, благоприятно ли расположение звезд для принятия ответственных решений или начала нового предприятия, а также стала своеобразным введением в медицинскую науку, ибо, согласно учению астрологов, каждая часть тела управляется тем или иным созвездием. В государственных делах и искусстве управления особое значение получил специальный раздел этой науки — астрология конъюнкций, изучавшая взаимное расположение планет. При итальянских дворах астрология была весьма уважаема. Считается, что среди гибеллинов, сторонников императора, она была популярнее, чем среди гвельфов, державших сторону Папы, так как ей уделял особое внимание сам император Фридрих II. К тому же астрология вызывала подозрения у церкви. Впрочем, возможно, что все эти слухи были результатом сознательных измышлений. На деле же астрология была весьма востребована, особенно когда возникала надобность установить наиболее благоприятный момент для закладки города или здания, день зачатия (чтобы родившийся ребенок обладал определенного рода достоинствами) или дату начала предприятия, путешествия, сражения. В некоторых случаях, однако, астрология воспринималась настороженно: например, когда нужно было примирить ее детерминистский характер с принципом свободы выбора или когда — следуя Альбумасару, — астрологи пытались составлять «гороскопы религий» так же, как гороскопы людей, и, таким образом, допускалась мысль, что у каждого вероисповедания — свой путь, предначертанный звездами. Ценность божественного откровения оказывалась тем самым в зависимости от холодной логики звезд. Нашлись и такие, кто, на свой страх и риск, осмеливался составлять гороскоп самого Христа.
Один из первых арабских трактатов, посвященных алхимии и получивших распространение на Западе, был переведен на латынь переводчиком Корана Робертом Кеттонским. Поскольку Коран служил образцом не только с религиозной точки зрения, но также с языковой, стилистической и философской, перевод имел большое значение в том смысле, что он подготавливал к чтению трудов по философии, медицине, астрологии и алхимии. Идея соотношений между планетами и металлами способствовала установлению теснейшей связи между астрологией, алхимией и медициной: на стыке их работали некоторые выдающиеся ученые XIV века — например, великий Арнальдо да Вилланова. Многие трактаты переводились с арабского таким образом, чтобы они частично либо полностью оставались тайной для непосвященных: с зашифрованными отрывками, использованием искусственных алфавитов и так далее. Большую известность получил трактат «Тайна тайн» («Сирр аль-Асрар»), переведенный на латынь, по всей видимости, римским куриалом Филиппо да Триполи, а с латыни — на языки средневековой Европы. Этот трактат, якобы содержавший наставления Аристотеля Александру Македонскому, внес заметный вклад в развитие медицинских наук на Западе. Первым его комментатором в Европе был Роджер Бэкон.
Инквизиция с опасением следила за быстрым распространением этого знания, хотя нет достоверных свидетельств включения «Тайны тайн» в список запрещенных книг (что неоднократно утверждалось). С другой стороны, в папском Риме работали такие ученые, как Петр Испанский, Кампано да Новара, Витело, Вильгельм Мербекский, Симон Генуэзский и Джон Пекхэм. Они заметно способствовали тому, что во второй половине XIII века Рим превратился в крупный центр науки, где создавались и откуда распространялись по Европе научные труды. Область их исследований захватывала астрономию, астрологию, алхимию, математику и оптику, из чего можно сделать вывод об интересах папского двора. Папский престол, например, внимательно следил за попытками создания «питьевого золота» — надежного лекарства от проказы и средства продления жизни, которое превозносил Арнальдо да Вилланова. Споры о том, пришло ли знание о «питьевом золоте» непосредственно от арабских или — через них — от китайских алхимиков, не прекращаются до сих пор. Несомненно, однако, что все эти исследования оказывались на грани между тайным знанием и ересью.
Из всех сочинений по магии наиболее интересен случай так называемого «Пикатрикса». Этот трактат вошел в европейскую культуру благодаря испанскому, а затем латинскому переводу. Судя по всему, он был переведен с арабского языка на испанский в 1256 году по приказу Альфонса X и впоследствии — с испанского на латынь. Переводчиком был еврей Йехуда бен Моше.
Оригинальное название этой книги — «Гайат ал-Хаким» («Цель мудреца»); авторство ее приписывается великому математику и астроному X века ал-Маджрити. Латинское же название, под которым она стала известна, явилось результатом целой серии ошибок. «Пикатрикс» стал не только самым знаменитым на Западе магическим трактатом, но и основой для невероятного количества переработок, подделок, фальсификаций. На протяжении веков наибольший интерес неизменно вызывала та его часть, что содержала практическую информацию, а именно — правила изготовления талисманов, а также имена звезд и духов, которые следует произносить во время магических обрядов. Несомненный интерес представляло и описание приемов магической науки, целью которых было достижение власти над душами и предметами.
Арабо-мусульманское первенство в искусстве некромантии было так хорошо известно, что вошло в поговорку, в том числе и на уровне массовой культуры. Маг часто представлялся в образе мусульманина: это хорошо видно из текста пьесы «Действо о Теофиле» («Ludus Theophili»), в которой волшебник, призывающий дьявола, носит имя Саладина. Подобные предрассудки, распространенные среди простонародья, были, по сути дела, оборотной стороной привычки, свойственной ранним схоластам — считать всех арабов «философами». В результате — как мы теперь знаем, совершенно необоснованно, — вся мусульманская культура считалась проникнутой скептицизмом и неверием. Это заблуждение противоположно по знаку, но удивительным образом «симметрично» распространенному сегодня взгляду на нее как на идеологизированную и пропитанную духом фанатизма. Короткое замыкание, вызванное частичным «исчезновением» исламского присутствия в западной культуре XVIII–XX веков, с одной стороны, и секуляризацией западной культуры — с другой, объясняет подобный поворот. Это — одно из наиболее ярких свидетельств хронического непонимания, жертвой которого стал ислам на Западе. Непонимание усугублялось тем, что к исламу на протяжении веков применялось множество самых противоречивых определений.
Угрозы и закат
Итак, арабы были хранителями тайн, дарующих необычайное могущество. Во время процесса над тамплиерами среди прочих обвинений звучало и такое: рыцари этого духовного ордена, взможно, состояли в сговоре с неверными с целью уничтожения христианства. Они якобы поклонялись некому темному божеству, Бафомету, чье имя весьма напоминало имя Пророка, которое Раймунд Луллий писал как «Мафумет». Считается, что чаще всего Бафомета изображали в виде головы, то есть в форме, присущей, с одной стороны — ковчегу для реликвий (так называемой цефалотеке), а с другой — традиционному атрибуту предсказателей: говорящий череп был обычной принадлежностью некромантов. По одной из легенд, «маг» Альберт Великий, учитель Фомы Аквинского, создал с помощью заимствованного у арабов магического искусства удивительную машину в виде говорящей головы; однако ученику Альберта, унаследовавшему этот аппарат, пришлось разбить его вдребезги, так как излишняя разговорчивость головы мешала его размышлениям. По мере того как искусство магии все более распространялось в позднесредневековой Европе, рос и страх перед мусульманами: знатоки оккультных практик, они могли воспользоваться ими для нанесения вреда христианскому миру. В те годы, когда в Европе усиливались народные движения, следствием которых часто становились паломничества, вооруженные или нет (например, «крестовый поход детей» 1212 года или «походы пастушков» 1251 и 1320 годов), — настойчиво звучали утверждения о неких мусульманских заговорах. И каждый раз соучастниками мусульман в их стремлении привести христианский мир к гибели оказывались нищие, прокаженные или евреи. В 1321 году на юге Франции был «раскрыт» жуткий план распространения проказы с помощью таинственных порошков, — злоумышленники намеревались отравить ими колодцы и прочие источники воды. Организаторами «заговора» оказались управители нескольких лепрозориев, поддерживаемые евреями; но за ними стояли вавилонский султан и король Гранады (позже к ним прибавили королей Туниса и даже Иерусалима, «Азорского королевства», а также других фантастических сарацинских правителей). В обмен на большое количество золота, но в особенности из ненависти к христианству, прокаженные согласились предать свою веру. Затем, когда Европа в результате распространения заразы окончательно обессилела бы, мусульмане напали бы и завоевали ее. Разумеется, обнаруживались и компрометирующие документы — «неоспоримые» доказательства заговора.
